«В детстве у меня не было детства»
РОДИЛСЯ Алексей Николаевич в 1902 году в Сокольниках, недалеко от товарной станции
Московско-Казанской железной дороги. «В детстве у меня не было детства», - говорил
Грибов. Ему шел третий год, а сестре Маше и того меньше, когда мать, работница
табачной фабрики, умерла от туберкулеза. Было ей всего двадцать три года. Через
некоторое время отец женился, и в доме появилась мачеха. Первый приход мачехи Леша
запомнил особенно: она принесла детям по апельсину, которых они никогда не
пробовали. С появлением мачехи семья стала расти: к двум детям добавилось еще
четверо. Жили скромно, переезжали с места на место.
Отец, Николай Грибов, имел редкую по тем временам профессию шофера. Квалификация у
него была очень высокая, вместе со своим хозяином он даже участвовал в
грандиозном автопробеге 1913 года Москва - Париж. Однако его карьере мешало одно: он
был любитель выпить и подолгу на одном месте не задерживался. По утрам Леша
помогал отцу: мыл кузов, чистил колеса, которые тогда делались со спицами, как у
велосипедов, так что в них застревали комья грязи. Отец платил за это сыну
пятиалтынный. Ближе всех Алеше был дед Михаил Ефимович Грибов, перебравшийся
после отмены крепостного права из деревни в Москву.
Дед работал на железной дороге, самоучкой освоил сложную технику, стал
машинистом, сорок лет водил паровозы. Рюмки в рот не брал. Иногда он возил внука с
собой. Однажды случилась авария, Михаилу Ефимовичу обожгло паром глаза, и он почти
потерял зрение. Работать уже не мог, ему дали небольшую пенсию. Отец и мачеха
Алексея были неверующими, а дед - очень набожным. От деда осталась икона Николая
Угодника, которую Грибов потом всю жизнь тайком возил во все гастрольные поездки.
А еще возил том Достоевского с «Братьями Карамазовыми»: старик Карамазов, Эзоп и
король Лир были его несыгранной мечтой.
Как растаяла Снегурочка?
В ОТЦОВОМ доме жили размеренно, скучно, рано ложились спать. А мальчика тянула
жизнь со своими развлечениями - масленичными гуляньями в Сокольническом парке,
праздничной толпой на Красной площади. Торговками, выкрикивавшими товар: горячие
бублики, гречишные оладьи. Балаганы на Девичьем поле. Представления в «народном
духе» в Манеже. Один из хозяев отца, барон Федор Кноп, летом выезжал в свое
подмосковное имение на реке Сетунь и брал своего шофера с семейством. В километре
от дома Кнопов, в Давыдкове, имелся летний сад с открытой сценой. В субботу и
воскресенье в саду устраивали танцы, фейерверки.
Из Москвы приезжали актеры. Вход в сад стоил пятиалтынный, но деньги - это еще не
все. Главное - удрать из дому. Алеша прятал обувь в кустах, а сам делал вид, что
ложится спать. Когда все засыпали, вылезал через окно. В этом летнем театре он
увидел свой первый спектакль - «Дети Ванюшина». Больше всего его изумило, что
среди лета люди ходили в шубах. В те вечера, когда убежать было нельзя, он играл с
сестрой Машей в свой театр. Алеше повезло: у него были две тетки (сестры отца),
учительницы. На рождественские или пасхальные каникулы они часто дарили ему
билеты в театр. На «Снегурочке» в Большом у мальчика вдруг заболел живот. Пришлось
уйти в четвертом акте, и он долго переживал, что не видел, как Снегурочка
растаяла.
В 1916 году отца призвали на фронт - возить начальство. Четырнадцатилетний Алеша,
как старший, вынужден был пойти работать. Ему дали место конторщика в управлении
шелкоткацкой фабрики. Он выдавал сырье и получал готовую продукцию. Это был
тяжелый физический труд - двенадцать часов в день. Он принимал и взвешивал по
двести-триста пудов ткани. Жили рабочие во дворе фабрики в общежитии с огромными
помещениями на 600 коек. После революции фабрику национализировали. С фронта
вернулся отец, но Алеша не бросил работу. Он решал, к чему себя применить. Рабочий
день сократили до восьми часов, появилось свободное время. Один из приятелей
посоветовал пойти в школу-клуб рабочей молодежи на Ордынке. С этого момента жизнь
Грибова круто изменилась.
Днем он работал на фабрике, получая свои двести граммов хлеба пополам с овсом.
Вечером - учился. Голодно, холодно, а он съедал свой бутерброд с повидлом и был
счастлив. Почему-то в то тяжелое время все повально увлеклись театром, появились
самодеятельные коллективы, театры-клубы, «дома игры». В школе Грибов встретил
своего учителя, В. В. Барановского. Юрист по специальности, он предпочел
педагогику и стал директором одной из лучших школ, где учились молодые рабочие,
наборщики, печатники, граверы из Сытинской типографии. Однажды на уроке
литературы Барановский прочел ученикам «Бедность не порок» Островского и сказал,
что, если найдется исполнитель на главную роль, можно попробовать пьесу
поставить. Алеша поднял руку и сказал, что почитает текст. Когда он закончил,
Барановский объявил: «Любим Торцов уже есть, будем ставить спектакль». С этой
минуты Грибов заболел театром.
Шелкоткацкая фабрика, где он работал, из-за нехватки сырья и топлива закрылась,
рабочих перевели на другую, потом ее слили еще с чем-то. В результате образовался
комбинат «Красная Роза», на котором в эти же самые годы работала будущий министр
культуры СССР Екатерина Алексеевна Фурцева. Однако этим знакомством Грибов
никогда не пользовался. Много лет спустя Фурцева с обидой спросила его, почему он
не позвал ее на свое семидесятилетие в ресторан «Прага»? «Никогда ни одного
министра у меня в гостях не будет, - твердо ответил он. - Я не хочу, чтобы говорили,
будто я дружу с министрами». Отказал он ей, и когда она после смерти М. Н. Кедрова
предложила Алексею Николаевичу возглавить МХАТ: «Это теперь все всё умеют -
писать пьесы, ставить спектакли и даже писать на себя рецензии. Я могу только
играть!»
Ученик, учитель и жена учителя
БАРАНОВСКИЙ многое сделал для юного Грибова: ввел в свой дом, занимался с ним по
особой программе, готовил к поступлению в вуз, забрал его с фабрики в свою школу на
специально придуманную для этого должность «запасного руководителя». Конечно, он
и представить не мог, как отблагодарит его Грибов. Эта потрясающая история
случилась двадцать лет спустя. В начале войны Алексей Николаевич (с Барановским
они давно расстались, поскольку учитель не смог простить ученику уход в
профессиональный театр) встретил на улице заплаканную Елену Владимировну, жену
Барановского. Муж умер, она осталась одна и не знала, что делать. Елена
Владимировна (он смолоду звал ее «тетя Лёля») была намного старше Грибова, ей было
50, но это его не остановило. Он женился на ней, и она смогла получать его
продуктовые карточки, положенные ему за работу во фронтовых бригадах. У него были
две комнаты в огромной коммуналке, там они и поселились. Он не забывал ее до самой
смерти, заботился о ней. Когда заболел и слег, его приемная дочь или шофер
приносили ей продукты. Елена Владимировна пережила Грибова.
Отношения с женщинами у Алексея Николаевича были непростые, в них были и
романтика, и трагедия. У Грибова был короткий роман с сотрудницей МХАТа,
помощником режиссера. Появился сын Алеша. Грибов построил для них кооперативную
квартиру, а сам продолжал жить в коммуналке: в одной комнате - он, в другой - Елена
Владимировна. Обстановка была старинная: Алексей Николаевич собирал мебель
пушкинской эпохи: ломберный столик, диван красного дерева, зеленая настольная
лампа с двумя свечами... А рядом со шкафом красного дерева - тазы, в которые капала с
потолка вода.
«Я посвящаю вам трезвость»
ГРИБОВ был много занят в репертуаре, играл больше двадцати спектаклей в месяц (при
норме в одиннадцать). В свободное время ходил с Яншиным на бега, поигрывал, а
однажды в заезде в честь Книппер-Чеховой даже принял участие сам. Был футбольным
болельщиком - болел за «Спартак». Выпивал с друзьями, а иногда и один:
наследственность. Снимался мало - из-за театра. И вот однажды, когда он в очередной
раз не явился на съемки «Гуттаперчевого мальчика», «Мосфильм» послал за ним
машину. В дверь позвонила молодая, очаровательная ассистент режиссера Наташа
Валандина.
Грибов был зол, у него как раз случился запой. Наташа хотела войти в комнату, но он
не пускал, пятился спиной к книжному шкафу, словно что-то прикрывая. Оказалось, за
стеклом книжного шкафа стоял «Огонек», на обложке - портрет Наташи известного
фотографа Бальтерманца. Бальтерманц сфотографировал ее несколько лет назад не
только как идеал девушки, но и как лучшую пионервожатую, занявшую первое место на
смотре.
Несмотря на то что Грибов ехать на съемки наотрез отказывался, Наташе все же
удалось вывести его из дома и посадить в машину. На студии она уложила его на
какой-то диванчик, и через несколько часов он уже снимался в роли добрейшего
клоуна Эдвардса, единственного настоящего друга «гуттаперчевого» мальчика. А
отснявшись, подошел к Наташе и сказал: «Хотите, я посвящу вам трезвость?» Четыре
года Алексей Николаевич не брал в рот ни капли. Это давалось с большим трудом, ведь
его часто приглашали на правительственные банкеты. Он вообще был в фаворе у
«верхов».
Героя Соцтруда ему дали первому в Москве, сразу за Симоновым в Ленинграде.
Сталинскую премию он получал много раз: за «Плоды просвещения», за «Кремлевские
куранты», за «Офицера флота» и «
Соло для часов с боем», а еще - за кинофильм «
Смелые люди». Но сам к
властям не подлизывался, был человеком строгих правил. Как говорил его герой
Шмага: «Благодетельствуйте кого угодно, только не артиста!» Когда Грибову
позвонили с настоятельной просьбой подписать письмо против Солженицына, он резко
отказался. Наталья Иосифовна волновалась: не скажется ли на семье? Но нет, сошло с
рук - уж очень он был известен. Когда в Москве побывал Бертольд Брехт, он был
очарован игрой Грибова. «В России мне понравились больше всего Грибов и цирк», -
сказал он. И написал Алексею Николаевичу письмо, что видит его идеальным
исполнителем в своей пьесе «Господин Пунтила и его слуга Матти».
«Дайте занавес!»
МХАТ был самым выездным театром - Япония, Англия, Франция. Грибов ездил во все
гастроли и везде имел оглушительный успех. Вроде не самая главная роль в
«Вишневом саде» - Фирс, а в каком восторге были французы! Его называли «русским
Жаном Габеном». А сам Алексей Николаевич был в восторге от Парижа, дышал его
воздухом. Мечта любого русского интеллигента! Писал оттуда домой: «Париж - город
Женщины. Все - о Ней, все для Нее!» В Лондоне сыграли «
Мертвые души».
Нелюдимый, угрюмый Собакевич произвел на англичан сильное впечатление. Наверно,
они отождествляли его с русской натурой. После спектаклей Алексей Николаевич
гулял по городу, жадно смотрел по сторонам и снимал на кинокамеру, подаренную
одним из почитателей его таланта. Потом приходил в гостиничный номер, открывал
какую-нибудь банку селедочки и съедал с московским хлебушком. Разница между
оценкой труда зрителей и прессы, с одной стороны, и реальной платой за него
артистам, с другой, казалась обидной. Отовсюду он писал Наталье Иосифовне самые
нежные письма. Она была намного моложе его, красавица и умница, и он боялся ее
потерять. А она, по ее словам, «любила его так, как не знала, что можно любить». Как
приятно было бы сказать, что они жили долго и счастливо, но в один непрекрасный
день произошло несчастье. ...Перед выходом на сцену ему стало совсем худо. Рука не
попадала в обшлага сюртука, повисла плетью. Почему никто этого не заметил - понять
трудно. Дали занавес. Пошли первые реплики. Текст Чебутыкина слышался все глуше и
неразборчивее. Он начал приволакивать ногу. Потом опустился на стул. Из зала
раздался крик: "Дайте занавес, актеру плохо! Я врач!" Спектакль прервали, но потом
Алексей Николаевич вновь вышел на сцену. Доиграл спектакль и уехал в гостиницу.
Почему ему тогда не оказали помощь, совершенно непонятно. Если бы занавес дали
сразу, последствия мощнейшего инсульта могли предотвратить. Во МХАТе помнили о
смерти Добронравова во время спектакля "Царь Федор", когда в кассу был возвращен
только один билет; о смерти Хмелева во время прогона того же спектакля.
Драму усугубило то обстоятельство, что помощником режиссера на "Трех сестрах"
работала Изольда Федоровна. На нее и посыпались обвинения.
Финальные реплики доктора, сообщающего о дуэли с Соленым, об убийстве Тузенбаха:
«Утомился я, замучился, больше не хочу говорить. Впрочем, все равно!» были
прощанием Артиста с Театром.
Наталья Иосифовна выхаживала мужа три года. Грибов заново учился писать и
говорить, начал ходить с палочкой. Но на сцену больше не вышел.
В Москве Грибову стало немного лучше. Восстановилась речь, он начал ходить, хотя и
не слишком уверенно. В твердой памяти, в твердом сознании он даже приступил к
занятиям со студентами МХАТа.
Смерть уточняет жизнь. Не терпевший пафосных жестов, Алексей Николаевич Грибов,
казалось, и смерть-то свою жанрово снизил: смотрел по телевизору какой-то фильм,
смачно обругал его и... ушел из жизни. Это случилось 26 ноября 1977 года.