Шашлова Мария Васильевна родилась 25 июня 1982 года в городе Челябинске.
Окончила музыкальную и художественную школы, училась в ЮУРГУ - на факультете
психологии и в студии театра «Манекен».
Окончила РАТИ (ГИТИС), курс Сергея Женовача. С 2005 года - актриса Театра "Студия
театрального искусства".
В кино дебютировала в сериале «
Штрафбат». Фильмография
актрисы насчитывает около 10 работ в кино и сериалах.
Интервью Натальи
Солововой с Марией Шашловой: «Самое главное в любом творчестве - трепет».[/b]
25 декабря актриса «СТИ» Мария Шашлова, сыграет в студии Seasons Рождественский
квартирник. В этом интервью Маша рассказала о семье, учителях, счастье быть
актрисой и новой работе, которая вот-вот случится.
- Мария,
расскажите о вашей семье. Что шло из нее? Как она повлияла на вас и ваш выбор
профессии?[/b]
У меня чудесная семья: прекрасные родители, сестра, бабушки, дедушки, я их очень
люблю.
Дед - строитель, у него удивительная судьба: он из еврейской семьи, которая вся
погибла во время Великой Отечественной войны, и он - сирота - удивительным образом
прошел прекрасный путь: встретил мою бабушку, они полюбили друг друга, родили
троих детей, он стал очень уважаемым человеком. Он, правда, удивительный.
Мои родители закончили инженерно-строительный
факультет, но они очень творческие люди. Папа у меня пел всю свою студенческую
жизнь, а мама, будучи подростком, на радио записывала стихи. А как у меня бабушка
пела... Есть какие-то записи с Золотой свадьбы - это невероятно. Понятно, что
внутри это глубокие гуманитарии, которых так или иначе судьба привела в другую
область. Папа сейчас работает в другой стезе, а мама стала очень крупным
специалистом в строительстве.
Просто меня обожгло театром, и я поняла, что счастлива.
Когда я заканчивала школу, я не понимала, что делать дальше. Все видели,
что я не технарь и что в науку идти не могу. Один из самых знакомых путей был пойти
в университет, который закончили мои родители и где училась моя сестра... Я
поступила на факультет психологии, а потом решила сменить профессию на ту,
которая была дикой для всех. Просто меня обожгло театром, и я поняла, что
счастлива.
Дед, которому в январе будет 86 лет, меня все время спрашивает: «Ты же там ничего не
создаешь. Что ты там делаешь?» Но как-то он побывал у нас на спектакле, да и
родители ему рассказывают, как я играю, и, надеюсь, у него все-таки появилось
осознание, что я что-то создаю.
- Кажется, аббревиатуры в вашей
жизни неслучайны: сначала «СТМ» в Челябинске (Студия-театр «Манекен»), потом
«СТИ» в Москве («Студия театрального искусства»)...
Да... Когда на фестивале каком-то были, Чумаченко сказал: «Если ты не попробуешь,
всю жизнь будешь жалеть». И я действительно это поняла. Я тогда пришла к родителям,
и они сказали: «Пожалуйста, только сдай сессию». Я сдала без единой тройки: одна
четверка у меня была, как сейчас помню, по анатомии центральной нервной системы. У
меня был такой запал... Когда я прошла на второй тур в театральном институте, я
позвонила маме с таксофона и сказала: «Мама, я прошла на второй тур!», и услышала:
«Доченька, я тебя поздравляю!» Тогда я поняла, что родители меня поддержат.
- В сети есть запись, как вы читаете
композицию по Цветаевой и Пушкину на студенческом конкурсе поэзии...[/b]
Да. Я сейчас готовлю как будто творческий вечер «Десять лет на сцене». Шучу,
конечно, он не так называется. Но на квартирнике в студии Seasons я в том числе буду
читать и эту работу. Мне даже дали в ГИТИСе за нее какую-то премию.
Я
всегда хотела сделать что-то подобное, потому что мне очень нравится читать стихи.
Я это люблю, и у меня получается, сейчас - особенно. Но я всегда робела, мне
казалось, что я не имею на это права. И когда предложили сделать квартирник в
«Seasons», я подумала: ну вот оно, само пришло. И начала думать, о чем же мне сегодня
хочется говорить... И решила: почитаю-ка я то, что делала раньше. У меня
сохранились тетради. Я начала читать, и это просто прекрасно. Не в плане того, как я
это делала, - делала-то я это ужасно, на самом деле, насколько умела в то время,
по-ученически. Сейчас я могу по-другому.
- Расскажите про ваших
учителей.[/b]
В последнее время я это особенно ясно стала понимать, какие у меня уникальные и
удивительные педагоги! Все, начиная с моего первого учителя Владимира Федоровича
Филонова, который был педагогом в студии «Манекен», а затем на курсе, потом -
Тенгиз Махарадзе, который был руководителем нашего курса, Елена Калужских - была
там педагогом. Здесь Сергей Васильвич Женовач - бесспорно, Сергей Григорьевич
Качанов, Евгений Борисович Каменькович, Герман Петрович Сидаков, но особенно я бы
хотела сказать о Сузанне Павловне Серовой. Я считаю, что она меня сделала
актрисой. Режиссеры на курсе и Сузанна Павловна.
- Вы
читаете критику?[/b]
Я раньше много читала критики, которую пишут про нас и не только. Сейчас
практически нет. Потому что сегодняшняя критика зачастую сводится к описанию, к
натягиванию каких-то версий, к «трактовке» спектакля и к полному непониманию
того, что происходит на сцене. Надо учитывать, что на премьере можно ничего и не
увидеть: артисты зажаты, стеснены, в чудовищном стрессе. Редко когда актер на
премьере может быть свободным.
- С предпремьерными открытыми показами то же самое?[/b]
Еще хуже. Я просто думаю, что настоящие критики это понимают и делают на это
скидку.
Я играю во
всех спектаклях, кроме «Игроков» и «Москвы-Петушков». Помню, как сложно мы
выпускали «Брата Ивана Федоровича». А сейчас я считаю, что это лучший спектакль в
нашем театре, он идет блестяще. Потому что там девять человек, которые работают.
Кажется, у меня в спектакле маленькая роль (Грушенька): я выхожу, сцена на
двадцать минут, и все, остальное время я сижу спиной и три раза смотрю на Митю. Но
это все не просто так. В этом чудо театра Сергея Васильевича.
Вот я думаю, многие люди, приходя в наш театр, чего-то не понимают.
И это объяснимо. Чтобы понять текст Венедикта Ерофеева, смешнейший (во втором
акте я просто умирала со смеху: про Понтия Пилата, про короля Улафа), - нужно
немножко читать книжки, понимать, как тонко и с каким юмором это написано. Бывает
зал хохочущий, а бывает скромный, - когда я смотрела, был скромный.
- В «Захудалом роде» слуга Патрикей говорит княгине, что
ее муж умер. В этот момент о чем вы думаете? Один вариант: «Умер, страшно, пусто, но я
дальше буду жить...» Другой вариант: «Я сделаю сейчас эту сцену так-то и так-то,
потому что в тот раз это не очень получилось...» Я упрощаю, конечно. Но на уровне
техники как это происходит?[/b]
До такой степени я не могу все
разложить. Но «Захудалый род» создан как спектакль-рассказ. Он очень сложный.
Наверное, самый сложный спектакль в нашем театре - это «Битва жизни», но
«Захудалый род» - тоже. Я его играю десять лет. Конечно, за это время все очень
сильно изменилось. Если говорить об этом конкретном моменте... Я рассказываю про
жизнь героини с позиции человека, который живет сейчас. Моя позиция следующая: я
ее очень люблю, безумно, но где-то и осуждаю. У меня разное отношение к княгине, я
очень многое понимаю про мотивацию ее поступков, я очень многое понимаю, что
Лесков вложил в этот персонаж, и я очень многого не понимаю. Я не понимаю, как это
можно сыграть. Невозможно сыграть падение человека, перевертыш всей жизни.
Любящее сердце до последнего надеется: может быть, чудо какое-нибудь... Но княгиня
знает, что Льва больше нет. Лев - это ее настоящая, подлинная любовь. Это Божий дар,
который им дан. Я думаю, в тот момент, когда он погиб, она это уже знала. Все, что она
переживает с Патрикеем, - это постскриптум.
- У вас как актрисы какая
задача в этом эпизоде?[/b]
Сдержаться. Это очень больно. Я знаю, что такое любить, я знаю боль потери. Я не
теряла любимого человека, но я теряла любимых людей. Это ужас. Я знаю Варвару -
какой она человек. Моя задача в тот момент - достойно выдержать эту информацию. Как
только начинается сцена со Львом, когда мы входим в прямой диалог, задача -
всячески поддержать его, улыбкой, ободрением - чем угодно. Потому что мой самый
любимый человек идет на смерть и не может поступить иначе. Варвара живет только
ради того, чтобы дать жизнь продолжению рода, рода того человека, которого она
безумно любит. Наверное, у нее была лучшая судьба, которой многие могли бы
позавидовать. Она прожила эту жизнь. В 35-летнем возрасте - такой перелом. Вот мы с
Сережей Аброскиным играем кусок - разговор княгини с Червевым. Это очень трудно. 4
часа спектакль, и вдруг в финале - самое главное. Я понимаю зрителей: электричка,
что угодно...
- Ужасно,
когда в этот момент уходят.[/b]
Даже не то, что уходят... Раньше меня это
ранило. Теперь мне их жалко: они столько прожили, а последний аккорд не услышали.
Они останутся с этой незавершенностью. Дай Бог, чтоб они прочитали, чем
закончилось-то все. Это неподъемная роль - сыграть Червева. Сережа молодец, он
старается.
В последний раз, когда мы с ним
разговаривали, я сказала: «Знаешь, нужно играть так, мне кажется, как будто мы
говорим по-китайски». Мы должны говорить по-китайски, а зал должен не дышать.
Потому что я уверена, что 70% зала просто не поймут очень многого: «Слова ваши
режущи», «Вы строже, чем Савонарола»... Кто сейчас в зале знает, кто такой
Савонарола? Кто понимает фразу: «Како веруюши»? - «Как ты веришь? Во что ты
веришь?»
Всё время
иронизируют над профессией артиста: «Что мы делаем? Мы ничего не создаем...»
Наверное, кто-то ничего не создает. А я создаю. Я просто рассказываю людям историю,
которую они, может быть, никогда не прочитают: дел много и так далее... И, мне
кажется, это важная история, из которой они могут что-то узнать, понять,
почувствовать, прожить что-то вместе с героями, прожить что-то вместе со мной. У
меня был такой период в жизни, когда меня после спектаклей "увозили". У каждого
артиста бывает такой период: когда ты все проживаешь... Сейчас такого нет.
- В этом все и дело. Потому что самоотдача самоотдачей: это может быть
и в условном театре, где максимальна дистанция между актером и персонажем...
Вопрос в том: переживать, или позволить себе дистанцироваться, техникой
например?
Нет. Концентрация, внимание, понимание и любовь. Все. Главное, чтобы поняли,
главное - рассказать. Как у меня это сегодня получится: заплачу я, засмеюсь ли я в
этот момент, - я не знаю. Это самое важное, что есть в театре. Это живой театр. Везде:
Мейерхольд, Но, Кабуки, Васильев, Фоменко, Карбаускис, Туминас. Это, что происходит
здесь и сейчас. И это сразу чувствует зритель, это становится нашим общим
переживанием.
- Самое чудесное, что есть в театре, - то, что остается, когда затихли
аплодисменты.[/b]
Я не могу объяснить это: странное поле (я в этом плане не мистик, не
эзотерик)... Но я точно знаю: когда выходишь на сцену после спектакля (нужно
реквизит собрать), там - другое. Там что-то осталось, что-то, что было между зрителем
и артистом. Может быть, это акт любви? Очень пафосно, наверное, но по-другому не
назовешь.
Я сама - зритель, я люблю ходить в театр. На лучших спектаклях, когда мне это
нравится, когда со мной что-то происходит, я люблю людей, которые играют, людей,
которые сидят рядом со мной, я восхищена автором, и так далее. И если соединить,
свести в одно целое всех зрителей и всех артистов, - это две единицы, которые
сейчас полюбили друг друга.
Как сказал мой первый педагог В. Ф. Филонов на первом занятии: «Все в театре из-за
любви».
И это так. Я бы еще добавила, что и в жизни все из-за любви. Она либо есть, либо
отсутствует. Когда она есть, - это жизнь, творчество, дарение, радость и так далее, а
когда ее нет, это что-то другое.
Сейчас у нас в театре сложный, новый период,
связанный с финансированием, но я абсолютно уверена, что все будет хорошо. Потому
что уже такой фундамент создан: все-таки мы не на втором, не на третьем году. У нас
десять спектаклей, мы, действительно, сейчас один из лучших театров Москвы...
Быть таким театром, как мы, - это тяжелый крест. У меня сейчас 17, 18 спектаклей в
месяц, в январе - 19. А я еще очень хочу сниматься. Сейчас театр и кинематограф - две
ипостаси, которые драматическому актеру необходимы. Потому что ту тонкость,
которую ты можешь себе позволить в кино, ты не можешь позволить в театре. Я считаю,
что артисты, которые только снимаются в кино, чувствуют себя неполноценными, - сто
процентов.
- Но может быть, им так комфортно, и они совершили выбор в пользу
чего-то в своей жизни.[/b]
Им может быть комфортно, но они будут чувствовать
себя неполноценными. Допустим, я была на восхитительном спектакле «Человек из
ресторана» - Егор Перегудов сделал с Райкиным. Райкин - потрясающий артист! Он
работает, и невозможно глаз оторвать. Он же отказывается сниматься, а я бы очень
хотела, чтобы нашелся режиссер, который бы увлек его, и чтобы Райкин сыграл сейчас
что-то в кино. Мощнейший человек, мощнейшая личность... Все отдал театру,
продолжению дела своего отца, и вдруг, увидев работу молодого режиссера, понял,
что он может и должен ему довериться. Из этого высекается просто чудо. Я помню, что
я вышла под сильнейшим впечатлением. Тема русско-японской войны 1905 года... Для меня
это дико актуально. Я просто сейчас у Шахназарова снималась в отрывке про
русско-японскую войну. Я про нее вообще ничего не знала. А благодаря Карену
Георгиевичу прочитала очень многое.
Это страшнейший период в
жизни нашей страны... Эти еврейские погромы, предвестие революции... И в
«Человеке из ресторана» так все создано Егором... И я очень люблю Шмелева. Многие
считают, что он сусальный... И про Женовача любят так говорить, что какой-то
сладенький.
- Да, случается читать об этом.[/b]
Дураки потому что. Когда Бог создал мир, он понял, что это хорошо. И Шмелев,
и вообще все люди искусства (Феллини, Паганини, Моцарт...), кто понимает, что это
хорошо, несмотря или даже смотря на всю боль, страдания и прочее-прочее, и кто в
самом трагичном, самом страшном периоде, самом болевом произведении высекает
надежду, высекает эту искру, - сразу звонок - это гений.
У меня были
дичайшие конфликты с Сергеем Васильевичем. Сколько он меня не понимал... Кричал:
«Маша, идите пишите свою композицию!» Я часто с ним не согласна. И тем более сейчас,
когда у меня уже мускулатура подросла, и в жизни я стала более опытной... Я
выпускала «Захудалый род» в 24 года: что я там вообще понимала? Были задачи,
выстроенные Сергеем Васильевичем, и несколько лет я играла, подтягиваясь к этим
задачам. Потом я еще больше поняла - и несколько лет я боролась с задачами Сергея
Васильевича, прям реально боролась, желая выйти из этого рисунка (не в плане, куда
ногой шагну, - это не то). Я же меняюсь каждый год, каждый день. И самое сложное -
срепетировав спектакль, оставить зазоры, чтобы мы только понимали, что мы должны
играть, но не как... И Сергей Васильевич пробует это с нами делать.
Но когда мы выпускали, было сложно. Он мне подсказывал даже
немного интонацию. Потому что Варвара - очень сильная, твердая женщина, а я после
первой фразы, когда муж умер, - вся в слезах, и он мне давал «костыли», чтобы я
дожила до финала. А потом все - эти костыли надо отбрасывать. Если бы мы сейчас еще
сели за разбор... Я вот мечтаю, на самом деле.
- А с Шахназаровым Вы, получается, второй раз работали? Первый - «Белый
тигр».
Да. Наверное, первый раз мне в кино так сильно
понравилось. Мне понравился Карен Георгиевич. Очень многие люди, посмотрев «Белый
тигр», говорили: «Я тебя запомнил», писали в соцсетях. А у меня там портрет на
несколько секунд... Но я видела, что люди не для красного словца говорили.
- Это действительно важный эпизод в фильме.
Единственная женская линия.[/b]
Да. Я так понимаю, что-то совместилось. Вдруг Карен
Георгиевич это во мне почувствовал и позвал сейчас еще на одну роль. Он снимает
«Анну Каренину», но я оказалась в другой истории - русско-японской войны: очень
интересный сценарий... Я сначала расстроилась: как же я в красивом платье не
похожу, но мне прислали сцену - и я обалдела. Потом, когда я еще про это почитала...
Я
чувствую, что у меня сейчас новый период в жизни начался: и в профессиональной, и
во всякой... Как-то это совпало с моим 33-летием. Это все не зря. И именно из этого
состояния преданной ученицы, плюс артистки и зрелой женщины, мне сейчас хочется
создать новую работу. И я почему-то предчувствую, что, если это будет, я уже не буду
волноваться на предпоказе. Только чтобы не оступиться, может быть, если какая-то
технически сложная сцена...
Самое главное в любом творчестве - трепет - он всегда есть, от него никуда не
деться.
16
